Гениальность простоты. 65 лет со дня рождения Владимира Крутова

Гениальность Владимира Крутова не вызывает сомнений, несмотря на завершение карьеры и дискуссии о его месте среди лучших левых крайних в истории отечественного хоккея. Хотя многие великие игроки уникальны, как Анатолий Фирсов, которым юный Вова восхищался, или Валерий Харламов, нашедший в нем родственную душу и подаривший свою дружбу. Сам Крутов совершенно равнодушно относился к любым сравнениям и распределению по рангам, считая это пустой тратой времени. Это не означало, что он не знал себе цену, просто его скептическое отношение к своему высокому месту среди великих объяснялось скромностью — чертой, которая, пожалуй, была определяющей в его характере.

У него не было безупречной логики Ларионова, изящной техники Макарова, победительной уверенности Фетисова или сокрушающей мощи Касатонова. Но его рабоче-крестьянская сметка, голевое чутье, неудержимость и бесстрашие делали его абсолютно незаменимым в почти идеальном механизме знаменитой пятерки, игра которой часто если не ужасала соперников, то вызывала у них панику, а зрителей завораживала почти всегда.

Конечно, при упоминании фамилии «Крутов» сразу вспоминается вся легендарная тройка и вся пятерка — возможно, лучшая в истории мирового хоккея, и уж точно самая известная по длительности и уровню совместной игры. Но Крутов блистал и до ее образования: на юниорском, молодежном уровне, в национальной сборной и в ЦСКА с другими партнерами. С Ларионовым они нашли взаимопонимание еще в юниорской сборной, с Касатоновым вели за собой молодежную команду, а с Макаровым ярко играли на чемпионате мира весной 1981 года, где центром у них был опытный «дядька» Владимир Петров. То есть Крутов был вполне самодостаточен и до эпохи «великой пятерки». Однако для такого тренера-системщика, как Виктор Тихонов, гениальность заключалась в цельных, слаженных единицах, а не в отдельных игроках.

Он вырос в простой рабочей семье: отец — фрезеровщик, мать — повар в детском саду. На коньки встал в четыре года, в хоккейную секцию при стадионе «Метеор» пошел вслед за старшим братом Александром, а с десяти лет играл с ребятами, которые были на два-три года старше. Тренер Владилен Голубев передал его в школу ЦСКА, где его хоккейным образованием занимались Валерий Стельмахов и Юрий Чебарин. Уже к середине 70-х в ЦСКА все понимали, что подрастает будущая звезда.

На юниорский чемпионат Европы 1978 года он поехал, сыграв до этого лишь один матч за основу ЦСКА, но в Финляндии произвел фурор — как бомбардир, Крутову там не было равных. Сборная Виталия Ерфилова заняла тогда второе место, но реванш был взят на молодежном чемпионате мира в Швеции, который сборная Виталия Давыдова выиграла. И снова это был турнир Крутова — лучшего бомбардира и лучшего нападающего. Приз самому ценному игроку тогда не вручался, но было ясно, кто им является без всяких сомнений.

В 19 лет Крутов завершил молодежный этап карьеры блестящим выступлением на чемпионате мира в Хельсинки 1981 года, где победу сборной Юрия Морозова во многом обеспечила его связка с Ларионовым. Они ассистировали друг другу в матче с чехословаками, а в решающей встрече со шведами Крутов и сравнял счет, и забил победный гол. Он набрал столько же очков, как и Яри Курри — по 11, но забросил семь шайб — на три больше. Через месяц с небольшим Владимир мог стать звездой олимпийского турнира в Лейк-Плэсиде. Его звено с Александром Мальцевым и Юрием Лебедевым выглядело прекрасно, вытащив очень тяжелую встречу с финской сборной (у Крутова был гол при счете 1:2 и передача на победный гол Мальцева). Но Тихонов верил в лидеров, а у них в решающем матче против США не пошло — так случилось знаменитое американское «чудо на льду».

После этого «чуда» Крутов провел за сборную 11 матчей в одном звене с Михайловым и Харламовым, на Призе «Известий» сыграл в трех разных сочетаниях, в том числе с Макаровым и Жлуктовым. Перед чемпионатом мира 1981 года место центра занял красиво сходящий со сцены Владимир Петров. Казалось, сама жизнь подсказывала Тихонову, из кого собирать самый важный пазл. Последним в ЦСКА оказался Ларионов. Осенью 1981 года на Кубке европейских чемпионов их звено с Макаровым и Крутовым обрело новое качество, подтвержденное на знаменитом втором розыгрыше Кубка Канады с фантастическим счетом 8:1 в пользу сборной СССР. Пятый гол был на счету Крутова (после гола Ларионова и хет-трика Шепелева), и именно он стал самым эффектным моментом в клипе, показанном в мае 2010 года на церемонии введения в Зал славы ИИХФ. Меньшинство, контратака, Крутов убирает Ги Ляфлёра на замахе — дальше дело техники. Естественно, Владимир Евгеньевич обошелся без отсылок к тому шедевру. Он вообще промолчал на том торжественном мероприятии — а что, мол, тут говорить?

Он свои голы не особо праздновал. В одном из редких интервью сказал что-то вроде: а что, слесарь, выточив деталь, тоже спецовку должен рвать на груди от радости? Раскрутить Владимира Евгеньевича на какие-то откровения или истории «из прежних времен» мало кому удавалось — ну не любил он светиться, тем более пиариться. Его и в Зал славы ИИХФ ввели последним из квинтета, но чтобы он посетовал по этому поводу — такого не было бы, он не был бы Крутовым. Он просто всегда был абсолютно естественным во всех своих проявлениях. Это партнеры понимали и ценили — каждый был со своим норовом, и чего только ни случалось во взаимоотношениях, но «Крут» с его простодушием, честностью, самоотдачей и не показной скромностью всегда был и оставался «Вовой», в какой-то мере объединяющим центром игрового товарищества. Коренной москвич, Крутов был в этой незаурядной, непростой компании великим молчуном и классическим провинциалом в самом хорошем смысле этого понятия. Искренние болельщики тех времен нутром чувствовали в Крутове близкую по духу натуру: в работе ловок, в дружбе верен, слов на ветер не бросает — с таким хоть в разведку.

Великий Николай Георгиевич Пучков про свое поколение говорил: «мы были простые, но не простенькие». Это относится и к Харламову, и к Крутову. Владимир корил себя за то, что на Кубок Канады 1981 года полетел вместо Харламова, потому что слишком рано восстановился после сотрясения мозга — так это он зря, его вины в случившемся не было. Не он решал, дальше уже решала судьба.

«Напор и изящество», «рациональность и выдумка» — такие, казалось бы, несоединимые качества и составляли секрет таланта сильнейшего, по мнению Анатолия Тарасова, форварда отечественного хоккея. То, что глаза Крутова выдавали затаенную печаль, Тарасов тоже отметил особо.

Того, чего Владимиру Крутову с избытком хватало на льду, часто не хватало в жизни. Его партнеры после катаклизма рубежа 90-х годов, когда жизнь их неумолимо разбросала, с разной степенью удачливости находили силы переделывать себя, приспосабливаясь к резко изменившимся обстоятельствам, и приспосабливая их к себе. Крутов меняться не хотел, да и не мог, наверное. Тут цельность натуры вошла в противоречие с реалиями, и не случайно ведь, что его игровая карьера пошла вниз одновременно с распадом страны.

В «Ванкувер» он прибыл осенью 1989 года после долгого процесса увольнения из армии и вынужденного летнего простоя, абсолютно растренированным. А от него требовалось и играть на прежнем высочайшем уровне, и принимать новые условия. Но в том-то и дело, что великий Крутов, казалось бы, просто созданный для НХЛ, органически не мог слепо следовать новому укладу жизни — душой он оставался дома, в своей стране, в своей команде, со своими партнерами. Брайан Бёрк в своих мемуарах назвал Крутова «деревенщиной», в русском переводе это обозначено еще хлеще — «колхозником». Но колхозный хоккей по Тарасову — это хоккей коллективный, а не примитивный. То, что Крутов не оправдал ожиданий в «Ванкувере» (статистика, увы, выглядит не по его уровню), совсем не означает, что исключительно по вине хоккеиста — просто в Канаде все было для него чужим: от быта и языка до самой игры и приговоренности тащить на себе очень среднюю команду. Да, Ларионов в том же Ванкувере адаптировался не в пример быстрее и лучше, но у них, таких разных, и не должно было получаться одинаково. Руководители «Ванкувера», разрывая контракт, прицепились к лишнему весу, не принимая во внимание особенности телосложения (лишний вес был у него всегда, принадлежащее Александру Нилину сравнение с Винни-Пухом отнюдь не случайное), не говоря уже о ментальности. Игровые проблемы шли от нежелания приспосабливаться, или даже ломать себя, что совсем не в духе Крутова. Упрекать Владимира Евгеньевича в недостатке амбиций и пробивной силы — все равно, что упрекать птицу в неумении ползать. Он не смог по-настоящему вписаться в новые времена. Это чувствовалось, пусть в меньшей степени, чем в Канаде, и в Швейцарии, и в Швеции, хотя потерянными эти сезоны Крутов не считал — и забивал достаточно много, и отдавал, и мир повидал.

Казалось, что его лицо из шрамов и состоит. На сердце их было, наверное, не меньше. Только знали о них немногие, разве что жена Нина и самые близкие. На те отметины, что на лице, можно было не обращать внимания. Те, что на сердце, свели Владимира Евгеньевича в могилу в 52 года. Вероятно, даже с проблемами со здоровьем он прожил бы намного дольше — если был бы достойно востребованным. Нет, и работа была, и игры в составе «Легенд хоккея», и круг общения, и семейный покой, но… что-то, видимо, не хватало.

В последний год, как отмечали хорошо знавшие его люди, взгляд Крутова был особенно печальным. Или просто им так казалось.